Терпсихора

Терпсихора

повесть

Елена Горбунова

ТЕРПСИХОРА

Сказка

Меня посетила любовь. Твёрдо стукнула в дверь один раз. Но я настолько отвыкла от её лица, что, открыв, не узнала. И пускать не захотела.
- Да ладно, - сказала любовь, - я не задержусь. Посидим на кухне?
Сгорбилась на табурете. Я предложила ей коньяк, чтобы согрелась.
- Не нужно, - отказалась.
Древняя как сама жизнь. Уставшая от всего на свете. Нервная. Я с ней была настороже.
- Правильно, - кивнула любовь. - Я стерва.
Я хотела, чтобы она ушла. Под дождь и снег, под лёд и ветер - ей-то не привыкать! А у меня в доме для неё нет места. Даже положить переночевать негде.
- У тебя больное сердце, - заметила любовь.
- Только недавно обследование проходила. Врачи сказали - всё в порядке.
- А нагрузок опасаешься...
И замолчали. С ней было неуютно. Зябко. Натянуто. Скучно. Она прекрасно это понимала. А всё равно сидела. Зачем она пришла ко мне?
- Зачем ты пришла ко мне?
- Хотела спрятаться, - улыбнулась любовь. - У тебя бы не подумали искать.

1.
Среда
- Чума на этот город: где в нём курево?!
- Испортила тебя столица. Ты же не куришь?
- А ещё я не выражаюсь, не сплю с лучшим другом, возлюбленным лучшей подруги, и после не рассказываю ей обо всём, поскольку не могу от неё ничего скрывать!
- О.. Как интересно день прошёл... Ты точно сегодня утром приехала?
- Ромыч... Я натворила за этот день столько, сколько за весь год дров не ломала!
- Пойдём. Рассказывать будешь. Сигарет стрельнём у кого-нибудь.
Это Романов. Друг и соратник, с которым я не виделась семь месяцев. С тех пор, как променяла отчий город на столицу. Мне было очень легко. Рваные нити дорог, нестройная архитектура улиц, добродушные бездомные собаки и злющие старухи в кущах подъездных цветников. Что ещё? Дом, где я прожила все свои годы, квартиры друзей, разбросанные по неизвестным миру улочкам, сами друзья, разбросанные по углам этих квартир на утро после дня рождения кого-то.
Не о чём жалеть.
Всё приедается, всё становится ненужным. Жизнь такая. Моя жизнь. Я покинула город, в котором родилась. Но не стала ненавидеть его меньше. И он, злобно щурясь сквозь благодатный летний свет, отвечает мне взаимностью.
В день, когда я купила билеты на одиннадцать сорок, Романов пришёл меня отговаривать. Он заявил, что моя гордыня не обернётся смирением даже на краю земли, а значит, есть ли смысл прожигать километры? Но жить здесь? - возразила я. А что? - рассудил Ромыч. - В конце концов, какая разница: задыхаться в маленьких мещанских городах или на обширных снобистских проспектах мегаполисов? В песках пустыни или посреди степного разнотравья? На льдине ли, в горах, в пещерах, подземельях, где-то посреди Мирового океана или - чего уж! если занесёт - на Луне, ты не найдёшь себе покоя, - сказал он, - потому что (банальная истина!) от себя не убежишь. Я не ищу покоя, - заметила я. Мне просто приедаются одни и те же люди, одни и те же места и собственная жизнь, связанная с ними. Я ищу новых впечатлений. Это бесконечная прямая, - философски предостерёг Романов. Что ж, хватит на несколько жизней, - усмехнулась я. Ему моя мысль не понравилась.
За пять минут до расставания я поделилась с Ромычем задумкой. Она вторглась в мой сон истекшей ночью. Ошарашила. Но приглянулась. А Романов, как я знала, не оценит - это точно.
- Я напишу сценарий.
- Прости, что?
- Сценарий напишу.
- Я не ослышался?
- Тебе лучше знать.
Взгляд Романова стал недоверчивым и едким. Давно бы к такому привыкнуть, но в тот момент он раздражил меня ужасно.
Помолчали.
- Ну? - подтолкнул Романов.
- Сегодня мне приснился сон...
Я рассказала.
- Почему ж не книгу?
Странно, что он заинтересовался.
- Начнём с того, что литература делится на книги действия и книги характера. Заметь, беллетристика в последнее время преобладает. Я не помню ни одного современного произведения, где центром бы была личность героя, а все его поступки подавались как её отражение. События-события, а герой всех книг, в общем-то, безличен и однобок. Пьяный, не шибко умный, считающий себя подонком - если он мужчина, и взбалмошная стервозная дура - если это женщина.
Кивнул. То есть не возразил.
- Сюжет про ангелов - уже фантастика. Здесь можно создать роскошные эпические сцены - борьба тьмы и света. Банальщина, в общем. Но ангел-победитель - это новинка, это изюм. Нехитрые пафосные монологи, встревоженные лица, спецэффекты полётов и внечеловеческих трюков - вижу всё это воочию, как картинку в кинозале. Писать о таком книгу - стыд и срам. Увольте, я предпочитаю реализм.
- Так может, ну его, ангела-победителя?..
- Жаль идею, пропадёт. Во сне эффектно смотрелось: алые крылья. Нужно лишь развернуть сюжетную линию, придумать древнюю легенду, и вперёд - на широкие экраны!
- Не зазорно будет? - усмехнулся Ромыч.
- Самую избитую идею гений преподнесёт гениально.
- Так то гений.
Не обратила внимания.
- Хотя моё призвание - это серьёзная литература.
- Пиши сценарий, - охнул Романов; излишне театрально, на мой вкус. - Я твёрдо верю в грандиозные возможности кинематографа. Может, за правильной компьютерной графикой никто и не заметит бессилия сценариста.
Издевался. Знал же, как я могу писать. Хотя с серьёзной литературой я поторопилась. Подобные смелые утверждения не для этих ушей. В Романове твёрдо жило предубеждение против недюжинных женских талантов. Он просто закрывал на них глаза и справедливо заявлял, что ничего не видно.
Романов скептик, пессимист и язва. Его язык похож на жало с безвредным ядом, от которого, однако, начинается чесотка. Он зарабатывает на себе в авангардном театре: блещет в роли нагого Диониса. Перед сошествием к жизни такой Романов с блеском поступал в различные университеты, и не менее феерично бросал каждый - разочаровывался.
Со мною он дурашлив, в меру деликатен и безмерно щедр. Он меня любит, потому что я единственный пример "женщины с мозгами... почти мужскими мозгами". Если бы я до конца выжимала силу мысли из своих "почти мужских", Романов бы испугался. Но я ни разу не намекнула на свои возможности, и это оставляет нас друзьями.
И первым, кто мне сегодня позвонил, был Романов:
- Не поверишь: просто так набрал твой номер, чтобы убедиться, что тебя нет. А ты, оказывается, дома.
- И?
- Я рад. Давай-ка выпьем кофе.

***
Никто не ждал меня на вокзале. Хотя все знали, что я приезжаю. Все выражали радость через письма и телефонные провода, и вот - одна на холодном перроне.
На холодном перроне.
Одна.
Лишней секунды не простояв на нём, я зашагала в темноту. За спиной только набухал рассвет, и небо было воспаленно-красным.
В пять утра темно и сыро; в пять утра ещё спят. Почему вы спите?
Когда я мёрзну.
Мёрзну! Под плотной летней мглой, под колкими свитером, под шерстяными нитками, которыми зашиты раны, под металлическими молниями, которыми застёгнута душа. Я мёрзну. Под тёмной водой, на страшной глубине, под ледяным небом, под электрическим солнцем...
А он потревожен. Он стряхивает с себя последние остатки сна. Щурит глаза. Непредсказуемый, опасный. Странный и страшный. Потягивается, вздрагивает. И напряжённо щупает ноздрями воздух. Он заворчал. Он пробудился.
Зверь внутри меня.
И он голоден.
Родилась ли я с ним, или он однажды родился во мне, но он знал, как я дышу, спал моими снами, смотрел моими глазами, и иногда охотился. Мой голод пинал меня в живот - его голодом была моя боль. Она звала коротким ударом, и он поднимался, чтобы утолить её зов.
Стоя в вокзальном туалете и глядя на черты в зеркале, я понимала, что это - не я. Обида на друзей и на себя, догадывающуюся, что запускаю необратимый процесс из-за пустяка, со щелочным злорадством: а и пусть! - разъедала лицо. Видела, как руки сжимают чьё-то тело, чувствовала, что тело - моё, и руки мои - себя же обнимаю, и ухмылка, вроде бы, моя. А всё равно не я. Избегала смотреть в глаза. Боялась найти в них то, что неминуемо нашла. Этот взгляд, этот оскал, эти судорожные сдавливающие объятия - это не я, не я!
Ты.
Так было: ты покинула туалет, свернула по коридору влево, у касс наткнулась на лучшего друга. Тот, только что вернувшись из командировки, искренне обрадовался встрече. Зал ожидания звенел от разговоров, от стены к стене перебегал смех, кряхтели чемоданы и тележки - всё это не ново, всё это происходит ежедневно. И в такой обыкновенной обстановке ты была не нова, не вызывала удивления. Ты и твой друг - ты и мужчина твоей подруги. Ничего особенного. Предательски естественна, ты лишь слегка тоньше обычного начала шутить, острить, и даже колоть, жестикулировать и улыбаться; и, в конце концов, свела его с ума.
Довольно быстро. Даже напрягаться не пришлось.
Глоток человеческого тепла - чтобы наполнить жизнью стылые вздутые вены!.. Была возможность обратить всё в шутку, когда такси свернуло к его дому. Была возможность только выпить кофе на его диване. Но зверь, влекомый ароматом насыщения, не пожелал остановиться: в лёгком отточенном прыжке он вонзил зубы в податливую плоть.

***
После оргазма сразу же возвращается способность думать.
Тупая беспощадная повинность.
После острейшего оргазма то же самое. Разница в одном: ты не можешь двигаться. Так и лежишь, придавленная ощущениями и тяжестью мыслей, моментально заполнивших голову.

***
- Что за неоправданное брюзжание! Что за нелепые эсэмэски о твоей ненужности! - Галка налетела на меня с объятиями, - опять не выспалась?
Прошлые годы мы часто ездили куда-нибудь, и она хорошо знала, что мне не удаётся заснуть в поездах.
- Это не брюзжание, а обоснованный вывод. Обычно тех, кого ждут с нетерпением, встречают прямо у вагона, - я говорила с искренней обидой. А ведь должна бы рассосаться!
- Не было никого? - совсем не удивилась подруга, - так всё понятно: поезд прибывает слишком рано. Глупо на это сердиться.
- На поезд я и не сержусь. Не он мне друг, - поставила я ударение. И, вызывающе:
- На вокзале я столкнулась с твоим мужчиной.
- Неужели? - в изумлении вскрикнула Галка и тотчас начала рыться в сумке, - надо же: ты увидела его раньше, чем он сообщил, что вернулся. Вот новости! Даже не предупредил!
- Ты бы встретила, - съязвила я, а она и не заметила.
- Конечно, - рассеянно кивнула, продолжая копошиться, - он рассказал тебе, как съездил?
- В общих чертах. Мы вообще мало говорили.
Галка, наконец, вытащила телефон и стала быстро набирать знакомый номер. Меня царапнула её поспешность.
- Зато успели переспать друг с другом.
Зачем-то я произнесла это подчёркнуто спокойно. И вдруг поразилась жестокости, с которой спокойствие звучит.
Галка продолжала смотреть на мягко светящийся монитор. Смотрела долго-долго. И лишь когда он погас, спросила деревянным голосом:
- Зачем?
- Не знаю.
Глупо, глупо, глупо!
- Я сразу же пожалела об этом.
- Сразу же - после?
- Вообще не думала, что это произойдёт.
- Угу. Не думала. Вообще.
Да что ж такое: каждое слово - неуклюжее и беспощадное! А замолчать нельзя ни в коем случае.
- Галин!..
Она ринулась к двери, даже не взглянув на меня.
- Послушай, давай поговорим, - я беспомощно болталась сзади и поражалась банальности произносимого, - остановись, пожалуйста!
- Я не могу, - простонала она.
- Твой уход ничего не решит! Это слишком драматично - завернуться и убежать! Слишком просто, в конце концов! Нужно объясниться. Я совсем ослепла от обиды!.. И - вот, - громоздились друг на друга мусорные горы слов.
- Замолчи, замолчи, замолчи, я уши заткну - шептала она и действительно затыкала, и по-прежнему не глядела на меня. - Не звонить мне, не слать больше этих издевательских эсэмэсок. Не смей.
Только не уходи, только не так!
- Скажи мне, что я могу сделать? - от сухоты в горле вял голос.
- Просто перестань говорить и открой дверь.
Она торопливо выбежала из квартиры, на ходу обувая босоножки. Ещё несколько минут я слушала, как тонет в глубине подъезда её шаг. Замок щёлкнул тонко и жутко, словно выстрел из винтовки. Что-то было убито. Не важно, чем: правдой ли сказанного, ложью содеянного. Я не пыталась решить: умерло бы это трепещущее "что-то", если бы я промолчала, или ещё есть шанс, что оно выживет, расстрелянное не до конца? Шанса не было - я знала. И обман, и открытое признание слились в одну свинцовую очередь, и наше горячее "что-то" неумолимо стыло где-то возле сердца, замедляя его ход.

***
В пятнадцати метрах подо мной зияло пятно Города.
- Романов, - сказала я, цепляясь за чугунный парапет моста, - держи меня.
С силой мотая себя из стороны в сторону, раскачалась на тщедушном ветерке.
- Романов, - сказала, стремительно опуская голову за тёмный парапет, - держи меня. Мой зверь жаждет крови. Ему сладко и пьяно.
Друг положил лёгкое крыло ладони на моё плечо и замер. И замерла я.
- Романов, - прошептала, - как паршиво! как фантастически паршиво, до экстаза!!

***
Десятый час, и мостовая разлагалась от налезающей сверху тьмы. Мы торопливо шаркали по щебню и, боясь замолчать, отмечали всякое ничтожное происходящее. Ругались соседки на балконах - мы подслушивали. И тут же обсуждали, кто из них прав. До хрипоты выясняли имена заколоченных магазинов. Каждая наша дискуссия, короткая и острая, взвивалась, точно искра. Будто не было сегодняшнего утра, будто не было сегодняшнего дня. Будто вместо него - лишь сноп жгучих искр, выжигающих из времени события и лица.
- Почему ты постоянно со мной споришь? - не шутя злился Романов.
- Это ты споришь со мной! - восставала я.
И каждый старался верить, что был день - вереница одних утомительных полемик.
Совсем рядом от меня семейная пара прокатила коляску с ребёнком. Я отпрянула.
- Знаешь, кого мне младенцы в колясках напоминают? Покойников в гробах. Те же оборки по краям и форма ящика.
- Женщина! Женщина ли ты?
Его восклицание не было вопросом - но как бы я ответила?
"Романов, я человек, носящий обольстительную женскую внешность. Я очень хороший человек, Романов. Но вряд ли я женщина. Ибо я нарушаю все древнейшие законы, предписывающие женщине принадлежать назначенному ей мужчине, иметь от него детей и быть хранительницей мира.
Я не люблю детей. Я не хочу детей. Я хочу стерилизовать себя, но Конституция считает, что это можно делать, уже имея двоих. И на мою просьбу ответит отказом. Я не мечтаю о единственном-любимом. Совсем. Он мне не нужен. Я хочу любить многих.
Думаю, излишне говорить, какое мне дело до семейных радостей?..
По всем законам мироздания меня существовать не должно - но я существую. Как вызов природы самой себе. Как некий изъян в её безупречной гармонии, как неустанное повторение произведённых ею и ею же забытых истин, что всё относительно, что невозможное - возможно, и лишь совершенство - недостижимо.
Меня всегда считали самовлюблённой и ненормальной.
Меня никогда не называли милой.
Во мне постоянно видят угрозу. Кому? Чему? Смутно, подсознательно - угрозу. Да, меня даже маньяки боятся.
А я пытаюсь что-то разглядеть. Понять. Перечитать от альфа до омега. Разобраться в алгебре организма, живущ

Сайт управляется системой uCoz